Межгосударство. Том 1 - Сергей Изуверов

Внизу простирались рощи и, трепетанье воздуха, пронзаемого лучами, сквозь уходящая ввысь чаша гор, покрытая лесом. Аббатиса Малгоржата Освенцимская поднялась на башню. Её обрамлённые морщинами-скомканными листами глаза застилали слёзы-диоптрии. В руках всё ещё тискала депешу. В той странным, однако не давая повода к двусмысленности вывода, возлюбленный боролся-напоролся в битве с католиками, недорубленное четвертовано и сожжено. Первым побуждением немедленный вояж в Цюрих, потом разум над зудом разврата, теперь даже не смогла бы смешать с кокаином пепел, уже ветрами над всей Швейцарией. Со своим ныне мёртвым Малгоржата столкнулась бюстом в аббатстве, начал служить капелланом девять назад. Ей тогда всего пятьдесят четыре, ему тридцать восемь. Любовь вспыхнула и не угасла, неугасимо человечество, не смотря на всю потерянность и греховность на земле, связующим звеном между тварным и небесами. Так лил в уши желающим Ульрих. Предстояло потоптаться на заповедях в последний. У аббатства за всю падения-процветания не такой лихой бабы с командными полномочиями. Все по струнке, дела в упадок, это для неудачников, Игнациус Шикль станет новым аббатом, Угматор новым капелланом. Не придётся омрачать склеп ещё одной богатой, не доведётся полежать с прочими аббатами, для братии едва не святые угодники. Вскоре снова увидит Ульриха, надеясь, развеяние не повлияет на внешность. Малгоржата воскрешает в глазах отца Пшемыслава, сына Нестора, возлюбленного Ульриха, аккуратно уменьшает послание в восемь, отягощает пояс. Забирается в оконный проём башни и ещё раз чашу гор перед, невольно заворожённая. Свистя аббатисой всё о насущном, до сего единожды и то с ревизией, когда двенадцать назад наинтриговала чин. Прикидывает последствия щели у основания и бросается. Её смерть не приведёт ни к какому бунту, нет не приведёт.

Анатолий Дёмин имел честь полагать, поднимать бунт сейчас, значит совершать. Анатолий на ветках третьим. Первый с сомнительным почётом в 1450-м. Второй в 1907-м. Третий пока, но место, на ладонях нелёгкая, оставляло не много на длительное. Вот в отношении чего тёр с уютного балкона красивого двухэтажного с островерхой. В одном месте из земли рельсы. В десяти шагах от начала толстостенная вагонетка, полосатые существа забрасывали землёй. Их двадцать или тридцать, не беря во внимание человеческий, можно было за цвергов. Шёл дождь, земля напитана до уровня моря, кругом фантастическое хлюпанье от лопат, переступаний и падений. В промежности за деревьями небольшое озеро, на зеркале помимо дождевых выжимок то и дело головы, захватывали воздуха и возвращали оспинную гладь. Анатолий полагал, гриндилоу, нацистские врачи ради эксперимента вивисекнули жабры. Дом где отведено трепетать и где ополоумел главное в жизни, вдохновлявшись не долее двух месяцев, жилище Афры Бен, Якоба Торенвлита, Эдварда Кинастона или Герарда Эдерлинка. Крыльцо с каменными колоннами, задняя обвита плющом, дверь с железными оковами. На балконе Анатолий вгрызается в очередной психоредуктор. То надеялся на исчезновение полосатых, то на дистилляцию гриндилоу, то мечтательно на белёную стену с воротами из, то перебирал мембраны. Детали психоредуктора в нужде для обновления частей дитя головомозга, нуждалось после каждого запуска, ну это уж слишком либертариански. Под зад в иную сторону исследования поддал китаец, происхождение таит что-то фельдиперсовое, на тот жизнемомент другие думки. Инспектировал несколько раз, цеплялся бородой за колючку где вздумается, охранники не пытались обуздать, Эмма Циммер исходила на нет приближаться, со своего балкона часто поражался как та, завидев, всякую минуту ожидая завидеть, меняла направление гнидодвижения, если могло нос к носу. Эмма начальница Гермины, эта курица с вертикальными зрачками успела влюбиться в Анатолия уже дважды и это за пятьдесят восемь дней его здесь. Оттого заказывал всё больше и больше психоредукторов, пока ещё вожди не разосрались, из СССР. Понимая скорое иссушение канала, замариновать деталей, хранил в личном сундуке с замком, можно открыть выстриженным короной ногтем. Китаец как-то поощрил визитом без всяких со стороны Анатолия, приблизительно следующее: память приходит через мембрану и оптику, а держится в жидкости. Завтра вспомнишь ли ты обо мне? Вот это осенило. На Гермине первое испытание. Как раз 1 сентября или под Рождество, в этот Германия напала на Польшу и начала Вторую мировую. В последующие дни полосатые, всё больше, набивали землёй всё больше и больше вагонеток, на озере, зорко китаец, головы гриндилоу чаще и чаще, события в мире всё более стремительным, Германии объявила Великобритании и Франция со всеми бывшими колониями, вскоре к ним ЮАР (Гитлер смеётся) и Канада (Гитлер морщится), бесконечные о нейтралитете, капитуляция Гдыни, пала Варшава, Иосиф Сталин человеком года по версии журнала «Time» (Гитлер плачет). Ни Анатолий, ни Гермина этого не, они влюблялись и забывали об этом.

Они влюблённые что ли? Конечно нет, они идейные. Слушай, Тео, я давно хотел спросить, не влюблённые ли они? Тео только что спрашивал, ты что глухой? Я же сказал, нет. А ты откуда сам знаешь? Тео мне говорил. Трое в парадной жилого берлинского, возможность наставить от винтовки до пистолета. Я полагаю, Тео и надо послать, уж больно он хорошо устроился, младший. Тео, пойди, стукни ему, сошлись на то, нам нельзя покидать пост. Он скажет, что это не достойно спартакиста. А ты ему скажи, что недостойно брата сидеть в тёплой квартире и вести псевдоумные, когда братья мёрзнут в парадной и не имеют возможности отлучиться за коньяком. Ладно. Старший из троих поднялся на один пролёт, вонзился в широкую деревянную особенным (условленным стуком). Открыл пожилой лет пятидесяти или около. Тео, не сходил бы ты за коньяком. Да, уж будь добр, двое у подножия. Как вы не вовремя, ей-богу. Ей какому богу, Тео? Ладно, сейчас только пальто надену. Он что-то сказал вглубь квартиры по-немецки, братья-плебеи на русском. Пожалуй, я пойду с ним, младший, пока Тео одевался. Он, сами знаете, вряд ли сможет за себя, да и Шульц может не продать ему и вообще не открыть, в такое-то. Наверное он прав, как считаешь, Тео? Да пусть идут. Они вдвоём, мы здесь вдвоём, так и впрямь. В сей момент Тео вышел в парадную. Идём. Я с тобой. Тогда зачем я вообще нужен? Сам бы и сходил. Ты что не понимаешь? Тео, остался у окна подле лестницы, посмотрел на старшего. Понимаю. Поколения гулко по лестнице, вымелись на морозную. Минуты ожидания. В описываемое в городе неспокойно. Революция и контрреволюция, Эберт и Эйхгорн, телеграфное бюро Вольфа и Народная морская дивизия, СДПГ и РСДРП, экономическая борьба как вулкан, кормящий революцию и устремление авангарда класса пятнадцатичасового труда к власти, рабочая демократия и «Форвертс», баррикады и бронеавтомобили, «мёртвые головы» и стены с частицами мозга. Сдвоенная дорожка шагов за коньяком в сей час и в сей город, безумством храбродепривантов, какого ни под микроскоп Тео, все не чужды, в особенности младший. Пройдя по пустой как можно меньше, поворотили в переулок и адьё спинами. Утерянные звенья в парадной переминаться. Через одну или две четверти снизу недвусмысленные пулеперебросы. Переглянулись на два абзаца. Всё-таки пост, фрайкороволки только и ждут из полугусенечных, в родственном бездействии равно. Это братья, младший из оставшихся, спрашивал у самого, понимает, а это, кивнул на квартиру, хрен знает кто, хоть и с заструганной в определённую головой. Дезертировали в молчании, контрмогильщики революции пусть обиду в жопу, между решетовывесками осторожно, но стремясь. Из виду столбошпиков в том же, вскоре настигли братские сердца, прятали нижние части за перевёрнутой железной дегтяркой, набитой песком, огрызаясь редкими. Старший из по документам у младшего винтовки, тот из продлённого указательного. Вчетвером революционировать сподручнее, Берлин ещё даже не стонет, чего ж уподобляться. Через час в парадной из пропитанного идеями воздуха кровавые щенки в серых шинелях, динь-дон, динь-дон, Роза, это твои шипы подоспели. Над широким озером-шведским столом аистов растягивала тенёта тонкая предрассветная. Маскировка под первый лёд в виде рваности, подразумевая промоины, зыбкости, сколько мирных тракторов кануло, белизны, припорошенности рады. Петухи потягивались, на деревянном, носом из лба в гладь, четверо братьев, коллективный разум не допустил забывчивости в отношении оловянных с парами в жидкости цвета. Раздербанили на всех рыцарский, кто в шлеме тот и во̀да. Взмокли, будто много пробежали от настигающих бронеавтомобилей, учитывая их, прошли. Свели олово, прожив в замирании в сцепленном, распространили яд, оголили четверодно. В озеро по старшинству. Младший перед прыжком окинул стороны, потёр руки, крикнув «посторонись», прыгнул дальше всех, покрыли тёмные воды.